Светлана Бодрунова
Профессор политических наук СПбГУ
— Что сейчас происходит с российским интернетом? На какой стадии мы находимся, куда движемся?
Этот вопрос распадается на несколько аспектов: что происходит технически, законодательно, коммуникативно и, я бы ещё сказала, «журналистски» — с точки зрения такого аспекта «журналистской подотчётности обществу». Технически я не очень могу сказать, что происходит с Рунетом: в том смысле, что я не большой специалист в развитии сетей. Но, мне кажется, что новый закон подразумевает установку государственного оборудования на входных точках в страну, на маршрутах. То есть таких государственных маршрутизаторов, которые в какой-то момент могут отключить, например, внешнее сообщение и обеспечить при этом функционирование Рунета или какого-то там Российского сегмента, потому что Рунет и российский интернет — это разные вещи.
— Почему?
— Рунет — это там, где говорят по-русски: сюда относятся и большинство стран бывшего советского союза, и диаспоры, которые живут за рубежом, и любые люди, которые знают русский. А в случае российского интернета будет обеспечиваться связь каким-то иным образом, я не очень представляю технически, как это будет сделано. Я не уверена, что она будет…
—То есть неизвестно, будет ли у нас доступ к тому же Youtube?
— Нет, он будет. Законом, вроде как, не ограничивается никакой доступ на данный момент. Это происходит в случае, скажем так, ядерной войны. То есть если что-то произойдёт катастрофическое: нападение на Россию, грубо говоря, то надо иметь возможность отрубить информационные каналы, но обеспечить при этом функционирование всех сервисов, связанных с онлайном. Потому что в онлайне не только коммуникация, в онлайне куча сервисов существует: и банковские, и всё что угодно вплоть до сообщения спецслужб. Это должно работать. Но не должно быть при этом какого-то воздействия со стороны. Конечно, в это видят какой-то параллелизм с Файрволом
«Система перестаёт быть гибкой. То есть если она ломается, то она ломается, подгребая под собой всё. Эволюция построена на гибкости, она никогда не строится на ригидности»
— На бумаге этот закон — своего рода план «Б» на случай какого-то вторжения или вмешательства. Но многие считают, может быть пессимистически, что всё равно мы стремимся построить автономный интернет, как в Китае. Есть ли такие тенденции?
— Я не очень вижу вторую часть этой тенденции. Потому что, для того чтобы построить автономное цифровое общество — то, что происходит сейчас с Китаем — требуется колоссальное взаимодействие между государством и частными акторами типа WeChat и других каких-то крупных вещей, которые будут заниматься не только обеспечением коммуникации граждан — это последняя история, которая интересует правительство — но и интеграцией колоссального количества сервисов. Это так называемые «суперплатформы», «суперсервисы». В Китае они есть давно. Я сегодня не вижу взаимодействия нашего государства с, например, «Вконтакте» вот в таком режиме. И, может быть, слава богу. Потому что это меняет структуру конкуренции: пока «Ситимобил» конкурирует с «ЯндексТакси», они будут улучшать свой сервис. Как только государство преференциальным образом выберет кого-то одно, всё остальное вымрет, останется монополия.
— Почему создаётся именно такая законодательная база? Это связано всё-таки с тем, что стоит задача создания тревожности, или с некомпетентностью людей, отвечающих за эти инициативы?
— Про взрослых людей, народных избранников трудно говорить, что они там что-то не видят. На самом деле, эта тревожность, с одной стороны, создаёт очень хорошую почву для того, чтобы страхи какие-то сеять и дальше с ними работать. С другой стороны, она может вылезти и боком правителям, потому что она нагнетает агрессию. И с этой агрессией точно так же нужно что-то делать.
